Джон Берч

Сегодня во сне смог связаться с другом, связь с которым давно утратил. Уже несколько лет (может уже пять-семь?) безуспешно писал ему сообщения, пытался звонить, спрашивал знакомых - и никакой информации. Да, он не имел значительного присутствия в сети, был не очень общителен, но так или иначе присылал пару раз в год поздравления. Москва - большой город и важно помнить, что в нем очень легко потеряться и бесследно исчезнуть. Так и случилось.

Собственно, сон (случайно вспомнившийся уже днем): внезапно, в телефонном мессенджере "зеленого цвета" (возможно, ваццап) И. вышел на связь и был чат, или возможно, что мы сразу созвонились. Оказалось, что он уже как полгода или больше переехал в Канаду, в малоизвестное мне место, вдали от большого города, но на берегу моря (или большого водоема), где в навигацию занимается ремонтом и обслуживанием бакенов. Что за городок, я быстро узнал, посмотрев это в википедии сна, кажется в названии места присутствовали буквы М, Н, Г... и всего было 5-6 букв в слове (не упомню, на каком языке, русском или английском), возможно, что это было недалеко от залива св. Лаврентия, но удивительно что не так холодно. Что еще было интересного из того, что я запомнил, - это то, что И. был очень радостный и позитивен, в тех местах живет много русскоязычных "компатриотов" и вообще никакой ностальгии. Разве что вот сезон закончился, теперь перерыв в работе (на зиму?) и И. нашел время написать. 

Вот, пожалуй, и все. Я думаю, что больше его не увижу.

Иван Тапорыжкин (из классики)

 Иван Тапорыжкин пошел на охоту,

С ним пудель пошел, перепрыгнув забор,

Иван, как бревно провалился в болото,

А пудель в реке утонул, как топор.

Иван Тапорыжкин пошел на охоту,

С ним пудель вприпрыжку пошел, как топор.

Иван повалился бревном на болото,

А пудель в реке перепрыгнул забор.

Иван Тапорыжкин пошел на охоту,

С ним пудель в реке провалился в забор.

Иван как бревно перепрыгнул болото,

А пудель вприпрыжку попал на топор.

Д. Хармс (1928)

цитаты: Юрий Олеша и советский пломбир (неожиданно)

 «Только что ел пломбир, замороженный, как это теперь делается, сжатым воздухом. Этот способ присоединяет к мороженому прямо-таки вонь. То мороженое, которое мы ели в детстве, было вкусней. Как ухитрялся обыкновенный мороженщик, вкатывающий во двор свою зеленую тележку - «чудесного холода полный сундук», как называл ее Осип Мандельштам, - продавать сразу сортов шесть?»

~1958 г., Юрий Олеша, Книга прощания

цитаты: Юрий Олеша

Вернусь ли я в местности моего детства? Ах, не в географии ведь лежат они! Я унес их с собой, когда сдвинулся с места, когда началась так называемая жизнь: унес в той сфере сознания, которая оживает раз или два в году, чем старше - тем реже - в весеннее утро за секунду до пробуждения, когда наполняет каждую клетку спящего тела ни с чем ни сравнимым ощущением возвращенной чистоты, которое вдруг среди дня может вспомниться необъяснимо почему в виде ослепительной, поющей блеском полоски спектра.

Юрий Олеша. Из воспоминаний. «Книга прощания».

цитаты: Набоков о Бунине

"Книги Бунина я любил в отрочестве, а позже предпочитал его удивительные струящиеся стихи той парчовой  прозе,  которой  он был знаменит. Когда я с ним познакомился в эмиграции, он только что   получил   Нобелевскую  премию.  Его  болезненно  занимали текучесть времени, старость, смерть, -  и  он  с  удовольствием отметил, что держится прямее меня, хотя на тридцать лет старше. Помнится, он  пригласил  меня в какой-то - вероятно дорогой и хороший - ресторан для задушевной беседы. К  сожалению,  я  не терплю  ресторанов, водочки, закусочек, музычки - и задушевных бесед.  Бунин  был  озадачен  моим  равнодушием  к  рябчику   и раздражен  моим  отказом распахнуть душу. К концу обеда нам уже было невыносимо скучно друг с другом. "Вы  умрете  в  страшных мучениях  и совершенном одиночестве",- сказал он мне, когда мы направились к вешалкам. Худенькая девушка в черном, найдя  наши тяжелые  пальто, пала, с ними в объятьях, на низкий прилавок. Я хотел помочь стройному старику надеть пальто, но  он  остановил меня  движением  ладони. Продолжая учтиво бороться - он теперь старался  помочь  мне,-  мы   медленно   выплыли  в   бледную пасмурность  зимнего  дня. Мой спутник собрался было застегнуть воротник, как вдруг его лицо перекосилось выражением недоумения и досады. Общими усилиями мы  вытащили  мой  длинный  шерстяной шарф,  который девица засунула в рукав его пальто. Шарф выходил очень постепенно, это было какое-то разматывание  мумии,  и  мы тихо  вращались  друг  вокруг  друга.  Закончив эту египетскую операцию, мы молча продолжали путь до угла, где простились.  В дальнейшем  мы встречались на людях довольно часто, и почему-то завелся между нами какой-то удручающе-шутливый тон,- и в общем до искусства мы с ним  никогда  и  не  договорились,  а  теперь поздно, и герой выходит в очередной сад, и полыхают зарницы, а потом он едет на станцию, и звезды  грозно  и  дивно  горят  на гробовом  бархате,  и  чем-то  горьковатым  пахнет сполей, и в бесконечно отзывчивом отдалении нашей  молодости  опевают  ночь петухи."

В. Набоков, Другие берега. (гл. 13)

P.S.: примечателен отзыв самого И. Бунина в письме М. Алданову (печатается по комментариям из Собр. Соч. В. Набокова, Русского Периода, М. Симпозиум, СПб, 2000, ISBN 5-89091-084-1, Т. 5, С. 720):
"...развратная книжка Набокова с царской короной на обложке над его фамилией, в которой есть дикая брехня про меня - будто я затащил его в какой-то ресторан, чтобы поговорить с ним "по душам", - очень на меня это похоже! Шут гороховый, которым вы меня когда-то пугали, что он забил меня и что я ему ужасно завидую".

цитата - стихи Бродского

 Памяти отца (Австралия)

Ты ожил, снилось мне, и уехал
в Австралию. Голос с трехкратным эхом
окликал и жаловался на климат
и обои: квартиру никак не снимут,
жалко, не в центре, а около океана,
третий этаж без лифта, зато есть ванна,
пухнут ноги, ‘А тапочки я оставил’ —
прозвучавшее внятно и деловито.
И внезапно в трубке завыло ‘Аделаида! Аделаида!’,
загремело, захлопало, точно ставень
бился о стенку, готовый сорваться с петель. 

Все-таки это лучше, чем мягкий пепел
крематория в банке, ее залога —
эти обрывки голоса, монолога
и попытки прикинуться нелюдимом 

в первый раз с той поры, как ты обернулся дымом.

И. Бродский

цитата из "Школы для дураков"

 "Это пятая зона, стоимость билета тридцать пять копеек, поезд идет час двадцать, северная ветка, ветка акации или, скажем, сирени, цветет белыми цветами, пахнет креозотом, пылью тамбура, куревом, маячит вдоль полосы отчуждения, вечером на цыпочках возвращается в сад и вслушивается в движение электрических поездов, вздрагивает от шорохов, потом цветы закрываются и спят, уступая настояниям заботливой птицы по имени найтингейл; ветка спит, но поезда, симметрично расположенные на ней, воспаленно бегут в темноте цепочками, окликая по имени каждый цветок, обрекая бессоннице желчных станционных старух, безногих и ослепленных войной вагонных гармонистов, сизых путевых обходчиков в оранжевых безрукавках, умных профессоров и безумных поэтов, дачных изгоев и неудачников – удильщиков ранней и поздней рыбы, путающихся в пружинистых сплетениях прозрачной лесы, а также пожилых бакенщиков-островитян, чьи лица, качающиеся над медно-гудящими черными водами фарватера, попеременно бледны или алы, и, наконец, служащих лодочных пристаней, кому мерещится звон отвязанной лодочной цепи, плеск весел, шорох паруса, и они, набросив на плечи гоголевские шинели без пуговиц, выходят из сторожек и шагают по береговым фарфоровым пескам, по дюнам, по травянистым откосам; тихие слабые тени служащих ложатся на камыши, на вереск, а самодельные трубки их светятся подобно кленовым гнилушкам, приманивая удивленных ночных бабочек; но ветка спит, сомкнув лепестки цветов, и поезда, спотыкаясь на стыках, ни за что не разбудят ее и не стряхнут ни капли росы – спи спи пропахшая креозотом ветка утром проснись и цвети потом отцветай сыпь лепестками в глаза семафорам и пританцовывая в такт своему деревянному сердцу смейся на станциях продавайся проезжим и отъезжающим плачь и кричи обнажаясь в зеркальных купе как твое имя меня называют Веткой я Ветка акации я Ветка железной дороги (...)"

Саша Соколов, "Школа для дураков"

еще цитата из "Между собакой и волком"

Вид пассажиров казался уныл, словно запах раскрытых, заклинивших, как назло, зонтов, которые с точки зрения исподлобья так живо напоминают подмышки архиоптериксов, и которыми так и тычут друг другу в нос восторженно-сыро ворвавшиеся на остановке Театр восхищенно-сухо вырвавшиеся из него провинциалы после премьеры, открывшей очередной эзопов сезон.

С. Соколов «Между собакой и волком»

цитата

Завари же в преддверии тьмы,

Полувечером, мнимозимой

Псевдокофий, что ложнокумой

Квазимодною даден взаймы.

С. Соколов. «Между собакой и волком»

цитата

 «Россия-матерь огромна, игрива и лает, будто волчица во мгле, а мы ровно блохи скачем по ней, а она по очереди выкусывает нас на ходу, и куда лучше прыгнуть, не разберешь, ау, никогда.»

С. Соколов. «Между собакой и волком».

цитата

 "Сразу после обеда он пошел к себе и принялся ждать. Мыльную кисточку (...) он спрятал за зеркало, - она почему-то мешала. Со двора доносился звон ведер, плеск воды, гортанная речь. На окне мягко набухала желтая занавеска, и солнечное пятно ширилось на полу. Мухи описывали не круги, а какие-то параллелепипеды и трапеции вокруг штанги лампы, изредка на нее садясь."

В. В. Набоков "Подвиг"

цитата

 "7. Да памятует градоправитель, что не от кого иного слава Российской империи украшается, а прибытки казны умножаются, как от обывателя.

8. Посему: казнить, расточать или иным образом уничтожать обывателей надлежит с осмотрительностью, дабы не умалился от таковых расточений Российской империи авантаж и не произошло для казны ущерба.

14. Просвещение внедрять с умеренностью, по возможности избегая кровопролития."

М.Е. Салтыков-Щедрин, История одного города (оправдательные документы)

цитата

 Бешенство слухов: Петроград взят генералом Гурко, Колчак под Москвой, немцы вот-вот будут в Одессе…

Какая у всех свирепая жажда их погибели! Нет той самой страшной библейской казни, которой мы не желали бы им. Если б в город ворвался хоть сам дьявол и буквально по горло ходил в их крови, половина Одессы рыдала бы от восторга.

Лжи столько, что задохнуться можно. Все друзья, все знакомые, о которых прежде и подумать бы не смел, как о лгунах, лгут теперь на каждом шагу. Ни единая душа не может не солгать, не может не прибавить и своей лжи, своего искажения к заведомо лживому слуху. И все это от нестерпимой жажды, чтобы было так, как нестерпимо хочется. Человек бредит, как горячечный, и, слушая этот бред, весь день все-таки жадно веришь ему и заражаешься им. Иначе, кажется, не выжил бы и недели. И каждый день это самоодурманивание достигает особой силы к вечеру, – такой силы, что ложишься спать точно эфиром опоенный, почти с полной верой, что ночью непременно что-нибудь случится, и так неистово, так крепко крестишься, молишься так напряженно, до боли во всем теле, что кажется, не может не помочь Бог, чудо, силы небесные. Засыпаешь, изнуренный от того невероятного напряжения, с которым просишь об их погибели, и за тысячу верст, в ночь, в темноту, в неизвестность шлешь всю свою душу к родным и близким, свой страх за них, свою любовь к ним, свою муку, да сохранит и спасет их Господь, – и вдруг вскакиваешь среди ночи с бешено заколотившимся сердцем: где-то трах-трах-трах, иногда где-то совсем близко, точно каменный град по крышам, – вот оно, что-то таки случилось, кто-то, может быть, напал на город – и конец, крах этой проклятой жизни! А наутро опять отрезвление, тяжкое похмелье, кинулся к газетам, – нет, ничего не случилось, все тот же наглый и твердый крик, все новые «победы». Светит солнце, идут люди, стоят у лавок очереди… и опять тупость, безнадежность, опять впереди пустой долгий день, да нет, не день, а дни, пустые, долгие, ни на что не нужные! Зачем жить, для чего? Зачем делать что-нибудь? В этом мире, в их мире, в мире поголовного хама и зверя, мне ничего не нужно…

«У нас совсем особая психика, о которой будут потом сто лет писать». Да мне-то какое утешение от этого? Что мне до того времени, когда от нас даже праху не останется? «Этим записям цены не будет». А не все ли равно? Будет жить и через сто лет все такая же человеческая тварь, – теперь-то я уж знаю ей цену!

И.А. Бунин "Окаянные дни" Ссылка