цитата

"Ну что, Федор Константинович", начал Щеголев, утолив первый голод, "дело, кажется, подходит к развязке! Полный разрыв с Англией, Хинчука по шапке... Это, знаете, уже пахнет чем-то серьезным. Помните, я еще так недавно говорил, что выстрел Коверды -- первый сигнал! Война! Нужно быть очень и очень наивным, чтобы отрицать ее неизбежность. Посудите сами, на востоке Япония не может потерпеть -- -- ". 

      И Щеголев пошел рассуждать о политике. Как многим бесплатным болтунам, ему казалось, что вычитанные им из газет сообщения болтунов платных складываются у него в стройную схему, следуя которой логический и трезвый ум (его ум, в данном случае) без труда может объяснить и предвидеть множество мировых событий. Названия стран и имена их главных представителей обращались у него вроде как в ярлыки на более или менее полных, но по существу одинаковых сосудах, содержание которых он переливал так и этак. Франция того-то боялась и потому никогда бы не допустила. Англия того-то добивалась. Этот политический деятель жаждал сближения, а тот увеличить свой престиж. Кто-то замышлял и кто-то к чему-то стремился. Словом -- мир создаваемый им, получался каким-то собранием ограниченных, безъюморных, безликих, отвлеченных драчунов, и чем больше он находил в их взаимных действиях ума, хитрости, предусмотрительности, тем становился этот мир глупее, пошлее и проще. Совсем страшно бывало, когда он попадал на другого такого же любителя политических прогнозов. Был, например, полковник Касаткин, приходивший иногда к обеду, и тогда сшибалась щеголевская Англия не с другой щеголевской страной, а с Англией касаткинской, такой же несуществующей, так что в каком-то смысле войны международные превращались в межусобные, хотя воюющие стороны находились в разных планах, никак не могущих соприкоснуться. 

В. Набоков, Дар, глава 3.

Harald Hardrada

Перечитывая "Дар" В. Набокова, глава 2, наткнулся на упоминание о Гаральде Строгом, весьма интересной личности - викинге, короле Норвегии, вяряге, служившем в Византии, побывавшем и служившим в Новгороде и Киеве и женившимся на дочери Ярослава Мудрого. 

А. К. Толстой написал даже о нем небольшую поэму:

ПЕСНЯ О ГАРАЛЬДЕ И ЯРОСЛАВНЕ

1

Гаральд в боевое садится седло,
Покинул он Киев державный,
Вздыхает дорогою он тяжело:
«Звезда ты моя, Ярославна!

2

Надежд навсегда миновала пора!
Твой слышал, княжна, приговор я!
Узнают же вес моего топора
От края до края поморья!»

3

И Русь оставляет Гаральд за собой,
Плывёт он размыкивать горе
Туда, где арабы с норманнами бой
Ведут на земле и на море.

4

В Мессине он им показал свой напор,
Он рубит их в битве неравной
И громко взывает, подъемля топор:
«Звезда ты моя, Ярославна!»

5

Даёт себя знать он и грекам в бою,
И Генуи выходцам вольным,
Он на море бьётся, ладья о ладью,
Но мысль его в Киеве стольном.

6

Летает он по морю сизым орлом,
Он чайкою в бурях пирует,
Трещат корабли под его топором —
По Киеву сердце тоскует.

7

Весёлая то для дружины пора,
Гаральдовой славе нет равной —
Но в мысли спокойные воды Днепра,
Но в сердце княжна Ярославна.

8

Нет, видно ему не забыть уж о ней,
Не вымучить счастья иного —
И круто он бег повернул кораблей
И к северу гонит их снова.

9

Он на берег вышел, он сел на коня,
Он в зелени едет дубравной —
«Полюбишь ли, девица, ныне меня,
Звезда ты моя, Ярославна?»

10

И в Киев он стольный въезжает, крестясь;
Там, гостя радушно встречая,
Выходит из терема ласковый князь,
А с ним и княжна молодая.

11

«Здорово, Гаральд! Расскажи, из какой
На Русь воротился ты дали?
Замешкался долго в земле ты чужой,
Давно мы тебя не видали!»

12

«Я, княже, уехал, любви не стяжав,
Уехал безвестный и бедный;
Но ныне к тебе, государь Ярослав,
Вернулся я в славе победной!

13

Я город Мессину в разор разорил,
Разграбил поморье Царьграда,
Ладьи жемчугом по края нагрузил,
А тканей и мерить не надо!

14

Ко древним Афинам, как ворон, молва
Неслась пред ладьями моими,
На мраморной лапе пирейского льва
Мечом я насёк моё имя!

15

Прибрежья, где чёрный мой стяг прошумел,
Сикилия, Понт и Эллада,
Вовек не забудут Гаральдовых дел,
Набегов Гаральда Гардрада!

16

Как вихорь обмёл я окрайны морей,
Нигде моей славе нет равной!
Согласна ли ныне назваться моей,
Звезда ты моя, Ярославна?»

17

В Норвегии праздник весёлый идёт:
Весною, при плеске народа,
В ту пору, как алый шиповник цветёт,
Вернулся Гаральд из похода.

18

Цветами его корабли обвиты,
От сеч отдыхают варяги,
Червлёные берег покрыли щиты
И с чёрными вранами стяги.

19

В ладьях отовсюду к шатрам парчевым
Причалили вещие скальды
И славят на арфах, один за другим,
Возврат удалого Гаральда.

20

А сам он у моря, с весёлым лицом,
В хламиде и в светлой короне,
Норвежским избранный от всех королём,
Сидит на возвышенном троне.

21

Отборных и гридней и отроков рой
Властителю служит уставно;
В царьградском наряде, в короне златой,
С ним рядом сидит Ярославна.

22

И, к ней обращаясь, Гаральд говорит,
С любовью в сияющем взоре:
«Всё, что пред тобою цветёт и блестит,
И берег, и синее море,

23

Цветами убранные те корабли,
И грозные замков твердыни,
И людные веси норвежской земли,
И всё, чем владею я ныне,

24

И слава, добытая в долгой борьбе,
И самый венец мой державный,
И всё, чем я бранной обязан судьбе,—
Всё то я добыл лишь на вено тебе,
Звезда ты моя, Ярославна!»

<Январь — февраль 1869>

цитата

Быть может, когда-нибудь, на заграничных подошвах и давно сбитых каблуках, чувствуя себя привидением, несмотря на идиотскую вещественность изоляторов, я еще выйду с той станции и, без видимых спутников, пешком пройду стежкой вдоль шоссе с десяток верст до Лешина. Один за другим, телеграфные столбы будут гудеть при моем приближении. На валун сядет ворона, -- сядет, оправит сложившееся не так крыло. Погода будет вероятно серенькая. Изменения в облике окрестности, которые я не могу представить себе и старейшие приметы, которые я почему-то забыл, будут встречать меня попеременно, даже смешиваясь иногда. Мне кажется, что при ходьбе я буду издавать нечто вроде стона, в тон столбам. Когда дойду до тех мест, где я вырос, и увижу то-то и то-то -- или же, вследствие пожара, перестройки, вырубки, нерадивости природы, не увижу ни того, ни этого (но вс?-таки кое-что, бесконечно и непоколебимо верное мне, разгляжу -- хотя бы потому, что глаза у меня все-таки сделаны из того же, что тамошняя серость, светлость, сырость), то, после всех волнений, я испытаю какую-то удовлетворенность страдания -- на перевале, быть может, к счастью, о котором мне знать рано (только и знаю, что оно будет с пером в руке). Но одного я наверняка не застану -- того, из-за чего, в сущности, стоило городить огород изгнания: детства моего и плодов моего детства. Его плоды -- вот они, -- сегодня, здесь, -- уже созревшие; оно же само ушло в даль, почище северно-русской. 

В. Набоков, "Дар".

цитата

"After fifty years of trying to rise above criticism, he liberated himself to take it personally"

John Updike. Bech at Bay.

перевод:

"После пятидесяти лет попыток возвыситься над критикой и критиками, он даровал себе свободу  принимать ее на свой счет".

Джон Апдайк. Беч у залива.

цитата

"What we take for grief or sorrow seems, often, to be our inability to put ourselves into a viable relationship to the world; to this nearly lost paradise. Sometimes we see the reasons for this and sometimes we do not. Sometimes we wake up to find the lens that magnifies the excellence of the world and its people broken."

John Cheever. "The journals of John Cheever"

мой перевод:
"То, что мы воспринимаем как грусть или печаль, часто является нашей неспособностью выстроить здоровые взаимоотношения с миром, этим почти потерянным раем. Иногда вы осознаем это и иногда нет. Иногда мы просыпаемся, чтобы найти линзу, увеличивающую совершенство мира и его обитателей - разбитыми".

Джон Чивер. Дневники.

пара цитат из Апдайка (Bech: a book)

"He described his melancholy feelings in the go-go place last night, his intuition that self-aggrandizement and entrepreneurial energy were what made the world go and that slogans and movements to the contrary were evil dreams, evil in that they distracted people from particular, concrete realities, whence all goodness and effectiveness derive. He was Aristotelian and not a Platonist. Write him down, if he must write him down as something, as disbeliever; he disbelieved in the Pope, in the Kremlin, in the Vietcong, in the American eagle, in astrology, Arthur Schlesinger, Eldridge Cleaver, Senator Eastland, and Eastman Kodak. Nor did he believe overmuch in his disbelief. He thought intelligence a function of the individual and that groups of persons were intelligent in inverse proportion to their size. Nations had the brains of an amoeba whereas a committee approached the condition of a trainable moron. He believed, if this tape recorder must know, in the goodness of something vs. nothing, in the dignity of the inanimate, the intricacy of the animate, the beauty of the average woman, and the common sense of the average man.

(...)

The unreality had swept in. It was his fault; he had wanted to be noticed, to be praised. He had wanted to be a man in the world, a "writer". For his punishment they had made from the sticks and mud of his words a coarse large doll to question and torment, which would not have mattered except that he was tapped inside the doll, shared a name and bank account with it. And the life that touched and brushed other people, that played across them like a saving breeze, could not break through the crust to him. He was (...) too alone."

John Updike. "Bech: a book"

Мой (достаточно небрежный) перевод:

Он описал свои меланхоличные чувства, испытанные прошлой ночью в эротическом клубе, свою интуитивную догадку, что самообогащение и энергия деятельности - это те составляющие, которые двигают мир и, наоборот, слоганы и движения, - это зловещие выдумки, зловещие в том, что отвлекают людей от частных, основополагающих реалий, необходимых для благ и эффективности. Он последователь Аристотеля, а не Платона. Запишите его, если его необходимо записать в определенную категорию, как неверующего; он не верил в Папу, Кремль, Вьетконг, Американского орла, астрологию, Артура Шлезингера, Элдриджа Кливера, Сенатора Истленда и Истмен Кодак. При этом он не слишком верил в свое неверие. По его мнению, интеллект - это функция индивидуумов и группы людей обладают интеллектом, обратно пропорциональным их размеру. Нации имеют мозги амебы, тогда как комитеты могут приближаться к уровню обучаемого дурака. Он верил, если лента этого магнитофона должна это знать, в благо чего-нибудь в противовес ничему, достоинство неживого, сложность живого, красоту обычной женщины и рациональность обычного мужчины.

(...)

Нереальность вступила в свои права. В этом была его ошибка, он хотел быть замеченным, быть осыпанным похвалой. Он хотел стать большим человеком, Писателем. В наказание, из палок и грязи его слов они создали большую куклу, годную для вопросов и мучений, которая не имела бы никакого значения, если бы только он не был заключен в ней сам, вместе со своими именем и банковским счетом. И жизнь, которая касалась и ласкала других людей, которая играла с ними как спасительный бриз, не могла достигнуть его через корку. Он был... слишком одинок.

Джон Апдайк. "Беч. Книга"

про Килларни и Каскад О'Салливана в Томис вуд

The Splendor Falls

Alfred Lord Tennyson, 1809 - 1892

The splendor falls on castle walls
    And snowy summits old in story;
The long light shakes across the lakes,
    And the wild cataract leaps in glory.
Blow, bugle, blow, set the wild echoes flying,
Blow, bugle; answer, echoes, dying, dying, dying.

O, hark, O, hear! how thin and clear,
    And thinner, clearer, farther going!
O, sweet and far from cliff and scar
    The horns of Elfland faintly blowing!
Blow, let us hear the purple glens replying,
Blow, bugles; answer, echoes, dying, dying, dying.

O love, they die in yon rich sky,
    They faint on hill or field or river;
Our echoes roll from soul to soul,
    And grow forever and forever.
Blow, bugle, blow, set the wild echoes flying,
And answer, echoes, answer, dying, dying, dying.

-----------------------

и purple glen от меня, только немного с другой стороны:

камера Linhof Wista 45, Schneider 135/5.6 lens, Horseman 612 back пленка Kodak Ektar

зима в Корке

1 марта 2018.

Linhof Wista 45 camera
Schneider 135/5.6 lens
Ilford FP4 film f/16, 1/10"

еще немного из Хармса

Пусть метель
И пурга
Мы не пустим
Врага!
На границах у нас
Все отличники.
Ни в метель,
Ни в пургу
Не пробраться
Врагу!
День и ночь начеку
Пограничники!

(и т.д.)